<br> До самой Октябрьской революции он принадлежал князю Волконскому, к которому перешел еще в пятидесятых годах от князя Мещерского. Насчет последнего он и сам, впрочем, муж на час несколько сомневался и считал его отчасти лицом мифическим. Нарядился он в какой-то пестрый халат, и на голове у него был высокий колпак. Ледорезов весь подобрался, сделался какой-то сухой и колючий. Вечером Ледорезов был особенно любезен со слесарем и заговаривал с Настасьей совсем запросто, как будто между ними ничего не случилось. В промежутках между разговорами о погоде и съестных припасах все чаще заговаривал о Настасьиной молодости и о том, что этой молодостью надо пользоваться, пока она еще не завяла. Работа мальчиков состояла в том, чтобы развязывать веники. Он любил мечтать, страдал иногда припадками необычайной чувствительности, часто говорил о мире невещественном и вообще весьма охотно облекал в пиитические образы и людей и предметы, вовсе не достойные этой чести. Он оставил отца, ушел в Америку – тогда многие уходили в Америку-учиться, уважать золото и богатеть, и в Америке он научился уважать золото и разбогател, но навсегда ушла с души тихая радость, какую прежде так просто навевало море. Лишь бы не ушел! Но Настасья отмалчиваясь и дулась, а когда метранпаж ушел на работу, все-таки пожаловалась. Настасья закрывала лицо рукавом.<br>
<br> Тогда, умывшись, неспешно пробирался в кухню, присаживался в уголке и смотрел, как Настасья работает. По субботам Настасья мыла полы, пользуясь тем временем, когда постоялец уходил в баню. Зато ей очень нравилось, что постоялец меняет белье два раза в неделю, каждую субботу ходит в баню, а в воскресенье утром – к обедне. Денежка про черный день тоже не переводится у тебя; оброк с подушными платишь как следует, да, кроме того, домой, в семью, рублей с полсотни перешлешь. Конечно, бывали случаи, что арестованные удирали на день-два домой, но их ловили и водворяли. Вельчанинов хотел было постучаться, но раздумал и прямо отворил дверь к Павлу Павловичу. Настасья морщилась и отворачивалась, но не сопротивлялась. Настасья собралась с силой, оттолкнула его обеими руками. Настасья смотрела в сторону. Все это прекрасно, да вот что худо: начну говорить по-русски – мне отвечают по-французски; заведу речь о русских художниках – и на розовых губках появляется такая презрительная улыбка, что я с досады готов сквозь землю провалиться.<br>
<br> Все равно, я подсмотрел уж… Очень уж ему не хотелось с этим согласиться. А вот просто тошно, да и все тут. И вот однажды, как раз в то время, когда усердно протирала пол в постояльцевой комнате, в углу, за гардеробом, – вдруг почувствовала уже знакомую неловкость. Один раз даже совсем уже хотел было разбудить Настасью, чтобы сказать ей что-то, по-видимому, очень неприятное, но вместо этого только тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок. В жизни инженера Фёдора Голованова, человека с золотыми руками, но с мягким характером, наступает нелёгкий период. И сносил не токмо уязвления телесные, но и те, коими она уязвляла мою душу. Вся его игра была чисто ходульная, искусственная, у него все было рассчитано – голос, осанка; он не играл на сцене, как говорили про него тогдашние критики, но повелевал над собою. Театр Каменского находился в городе Орле, на Соборной площади; здание было одноэтажное, деревянное с колоннами, внутренность театра была недурная, с двумя ярусами лож, райком и партером с нумерованными креслами; для самого графа была особенная ложа; в этой ложе перед местом графа на столе лежала книга, в которую он собственноручно вписывал замеченные им неисправности или ошибки артистов; на сцене, сзади от этого места, висело несколько плеток, и после каждого акта он ходил за кулисы и там делал свои расчеты с виновными артистами, крики которых иногда долетали до слуха зрителей.<br>
<br> Я должен был не нарушать вашего спокойствия – и не нарушал его; я ни перед кем не хвалился, что меня любят, никому не открывал моей тайны. Не вашего? кто разгадает вас? Не тело, а морская пена, можно сказать! Не сомневаюсь! Но давая обещание вас наградить, я тоже, соответственно, желаю жить у вас, ни в чем себе не отказывая. Не убудет тебя от этого. Не заигрывает, не охальничает, никаких нехороших слов не говорит. Не первый год наша сервисная служба оказывает услуги частным и юридическим лицам. Но ты, зревший самого Ломоносова и в творениях его поучаяся, может быть, велеречию, забвен мною не будешь. Если так считать, то, стало быть, я могу с ним и как последняя шлюха обходиться. И если слесарь ничего не имеет против, то, конечно, можно потерпеть. От мужа никакой настоящей утехи нет, милочка! От этих слов по телу Надежды Павловны забегали мурашки. От этой улыбки мокрая губа у вето отвисла, как у дряхлого старца, и жуткий зеленый огонек прыгал в оживившихся глазах. Муж на час в Одинцово! Муж (со вздохом облегчения). Как вы этого не поймете? Как не потужить, – повторил он, – что у нас нет училищ, где бы науки преподавалися на языке народном. На деньги этого богача Новиковым была открыта безденежная раздача хлеба неимущим в Москве; это изумило всех москвичей, хотя и привыкших к благотворительным действиям Новикова.<br>